За годы эмиграции в Австрию в моей жизни случались самые разные периоды в процессе адаптации. Было сложно, порой — невероятно сложно, но я всегда вспоминал не о том, как мне тяжело сегодня, а о том, как было раньше, дома. Сегодня я хотел бы продолжить изучение темы внутренней свободы, адаптации и эмиграции как важной части трансформации личности. 

Переезд из России, а точнее из Краснодара, в Австрию для многих в моём южном окружении казался чем-то совершенно странным, даже безумным. Сложно представить, чтобы кто-то хотел уехать с юга, куда много лет подряд приезжала значительная часть населения всей России. Что вообще может быть лучше, чем Кубань, где есть и море, и горы, и фрукты, и возможность почти весь год жарить шашлыки? Для меня это всегда являлось довольно спорным вопросом, но большинство воспринимало такую данность как рай!

С 2008 года в России начались серьёзные политические изменения, которые многим казались наведением порядка. Особенно это стало заметно после событий в Грузии. Для меня это уже было нечто небезопасное, к чему меня пытаются приучить или надрессировать. 

В психологии есть понятие «синдром выученной беспомощности» (learned helplessness). Термин введён Мартином Селигманом. Он объясняет, почему человек, долго находящийся в среде, где от него мало что зависит, привыкает не предпринимать действий, даже если появляется возможность это сделать. Он чувствует себя «удобно» в несвободе, поскольку не верит, что его действия что-то изменят. Мало того, если власть даёт ему «песочницу» в виде каких-то локальных вопросов, например, покрасить мусорку или запретить что-то мелкое, то у человека адаптация к небезопасной среде идёт куда быстрее. В России это делали постепенно, и к 2014 году всё стало вырисовываться достаточно ясно — дальше будет только хуже. 

Важно понять, что под словом «хуже» многие часто ошибочно понимают невозможность купить что-то, например, новый автомобиль или телефон. Но я под этим подразумеваю то, что кто-то тебе будет навязывать всё более жёсткие правила игры, сильно отличающиеся от твоих ценностей. Поэтому после «аншлюса» Крыма мы с женой начали действовать активно, и время показало, что мы всё сделали верно. 

Но вот проблема: как заставить себя покинуть зону комфорта? Ведь на Кубани, где я прожил около 35 лет, мне было понятно всё, я знал многих людей, мне были ясны процессы, у меня была недвижимость и возможность дальше адаптироваться к навязанному токсичному «комфорту». Но вот что делает наш мозг — он обманывает нас!  Важно не путать две вещи. Часто под «зоной комфорта» может скрываться совершенно другая реальность — зона предсказуемости. Она выглядит безопасной, даже если она токсична. Человеку привычно, что в магазине могут нахамить, на работе — унизить, в больнице — оттолкнуть. Он с детства привыкает, что прав сильный и нужно быть либо сильнее, либо «ходить под сильным». Человек к этому адаптировался и выработал стратегии: избегать, шутить, защищаться, а лучше всего не отсвечивать. 

Как говорил Станислав Ежи Лец:  «Мы любим свою цепь не за прочность, а за то, что она тёплая». Я тоже испытывал эти чувства и понял, что нужно действовать более решительно и не ждать какого-то знака свыше. 

Кстати, такая защита и адаптация к силе часто играют и против тебя после переезда. В Австрии, где редко могут нахамить, возникает парадокс тревоги: «Почему всё спокойно? А вдруг сейчас что-то случится?» Я долго общался с ChatGPT по поводу собственной тревожности и обдумывания самых плохих сценариев, и он поведал мне, что моя адаптация и подобные мысли совершенно нормальны. Оказалось, такое поведение физиологически оправдано. Виной тому миндалины (amygdala), которые у людей из травматичной среды гиперактивны. Этим людям сложно довериться спокойствию. Помню, что первые несколько лет моей жизни в Австрии были именно такими. Мне казалось, что нужно бороться даже с самим собой и что все против меня, хотя и не показывают этого. 

Сложно привыкнуть к миру, где тебе не угрожает столько нарушений твоих личных границ, как в России. Вначале даже кажется, будто местные жители слабаки и тряпки, раз не ведут себя с тобой грубо, а, наоборот, где-то уступают дорогу, извиняются, когда ты их случайно толкнул. 

Когда я попал в новый, неагрессивный мир, мне было поначалу даже некомфортно. Всё же в России существует множество когнитивных искажений, или, как я это называю, мир кривых зеркал. Поэтому для меня грубость и насилие стали своего рода нормой, но после переезда я понял, что это лишь влияние токсичного российского общества. Когда агрессия, манипуляция, давление и унижение становятся фоном жизни, человек перестаёт это замечать. Он считает это естественным, а чужую доброжелательность — фальшивой. Но важно и другое! Такие паттерны поведения, как агрессия, были чужды моему внутреннему воспитанию и тем самым вызывали у меня в России сильный когнитивный диссонанс. Тогда как в Австрии, где, конечно же, существуют грубость и все человеческие эмоции, но они не нормализованы обществом, я быстро осознал, что в эмиграции ощущаю себя больше как дома, чем когда я реально дома. 

При этом я помню, как мне было сложно поверить своим ощущениям. После 35 лет жизни в России и нескольких лет пребывания в Европе меня связывало с Австрией больше добрых эмоций, чем с моей родиной. А после начала войны в Украине таких связей с Россией осталось ещё меньше. 

Важно помнить, что привычка — это вторая натура, и я хорошо знаю, как для многих эмигрантов именно расставание с родной, пусть даже токсичной средой может быть довольно болезненным. В науке есть теория привязанности к социальным структурам (attachment to systems). По исследованиям Урса Гегена и Энтони Гидденса, люди могут иметь психологическую привязанность не только к людям, но и к социальным системам. Даже если эти системы жестоки, они создают ощущение стабильности. Можно привести пример: вам становится комфортнее платить полицейскому взятку, чем стоять в пробке и смотреть, как другие участники дорожного движения нарушают правила. При этом думать о том, что ваши налоги идут на ракеты и войну, а не на дороги — опасное дело, так что стоящие в пробке размышляют лишь о том, что плохой полицейский находится здесь, чтобы собрать со всех денег. 

В таком мире даже страшно думать о свободе, нужно думать о выживании и адаптации, то есть о возможности приспособиться. Страх перед свободой — не слабость, а нормальная реакция отрыва от опоры, пусть и токсичной.

Именно эмиграция позволила мне вернуться в реальность, где нормы поведения — это не слабость, а социальные правила взаимодействия в обществе. Теперь мне не нужно обманывать себя и говорить: «ну, так у всех» или, как я часто слышал в детстве от родителей, «Бог терпел и нам велел». 

Сегодня моя жизнь наполнена новыми испытаниями. Они могут быть сложными, разными, новыми, но они редко бывают подлыми и мерзкими. Жить, когда тебе не страшно, — это величайшее благо, которое можно только прочувствовать, но не описать словами. 

Важно понимать, что психологически человек из России не выбирает «несвободу» — он привык к ней, как к меньшему злу. Но также необходимо понимать, что сегодня эмиграция даёт шанс увидеть это со стороны и сделать новый выбор. Не мгновенно, не героически, а через работу над собой, адаптацию и маленькие открытия.