Вот уже почти 4 года Украина обороняется от полномасштабного вторжения России. Параллельно происходят гибридные атаки на европейскую инфраструктуру. Можно ли было предотвратить войну, если бы Европа — и прежде всего Германия — раньше всерьёз отнеслась к угрозе с востока и поставила Путина в жёсткие рамки? В новой книге Das Versagen немецкие журналисты Георг Масколо и Катя Глогер разбирают свыше 20 лет германской политики в отношении России. Полная версия беседы — в подкасте Thema des Tages, ниже — фрагменты интервью.

STANDARD: в книге вы разбираете, как немецкая политика вела себя в отношениях с Владимиром Путиным. Почему это должно интересовать австрийскую аудиторию?

Масколо: если в Европе и есть страна, где подход к России структурно похож на немецкий, то это, вероятно, Австрия. Речь, например, о зависимости от российского газа. Многое из того, что мы наблюдали в немецких политических процессах, применимо и к вашей стране.

Глогер: и о символических эпизодах — например, знаменитое фото тогдашней главы МИД Карин Кнайсль: реверанс и танец с Путиным на её свадьбе. Позже она получила место в совете директоров «Роснефти», затем переехала в Россию и занялась пропагандой в пользу режима.

STANDARD: немецко-российское сближение во многом связано с канцлером Герхардом Шрёдером (СДПГ). Как Путин расположил его к себе?

Масколо: личные встречи в резиденции Путина — та самая «поездка на санях». Позже встречи проходили без переводчиков и советников, допоздна, в узком кругу. Путин демонстрировал колоссальный интерес: спрашивал Шрёдера, как работают строительные сбережения, как выстраивать средний класс и демократию. Он изображал стремление учиться. И, важно сказать, он был крайне «надёжным» собеседником: если обещал решить вопрос — скажем, по экономическим отношениям, — то сдерживал своё слово.

Глогер: некоторые советники Шрёдера говорят прямо о политическом обольщении. Но было не только про бизнес и последующее личное благосостояние. Шрёдер — и исходя из собственной биографии, он не знал отца, погибшего на войне — искал мир с Россией. Сказывалось и желание «отработать» чудовищную вину Германии за войну на уничтожение народов СССР. Плюс мужская личная лояльность, о которой Шрёдер любил говорить: «большие лидеры», настоящие государственники, решающие всё лично. Это идеально совпадало с путинским стилем.

STANDARD: Путин не просто свободно говорит по-немецки — вы пишете, что он использует такой немецкий, который особенно действует на собеседников. В чём секрет?

Масколо: В КГБ его учили не только грамматике и лексике, но и тому, как льстить, обвивать, располагать людей. Язык как инструмент политики. Это немецкий офицера спецслужб.

STANDARD: один из ключевых моментов вашей книги — саммит НАТО 2008 года в Бухаресте о перспективах членства Грузии и Украины. История могла быть иной?

Глогер: фатальный компромисс Бухареста выражен в сухой финальной фразе: «Сегодня мы договорились, что эти страны станут членами НАТО» — об Украине и Грузии. Ни дорожной карты, ни сроков. Обе постсоветские страны оставили в «серой зоне». Один из участников, тогдашний замгенсека НАТО Мартин Эрдман, назвал эту формулу «Квазимодо дипломатической истории». Компромисс возник, потому что Германия при Ангеле Меркель была решительно против членства этих стран, тогда как уходившая администрация Джорджа Буша-младшего столь же решительно — за; для Буша это было и вопросом наследия. Для Путина, присутствовавшего в Бухаресте, это не был компромисс, который просто откладывал членство на неопределённый срок. Уже через несколько месяцев у него появилась возможность самому создавать реальные факты, а именно, войну в Грузии.

STANDARD: часто звучит упрёк, что Германия снова и снова пыталась договориться с Путиным, уступая ему, а не союзникам. Насколько это справедливо?

Масколо: не было ошибкой пытаться обезопасить мир в Европе переговорами. Не было ошибкой до последнего оставаться в диалоге с Кремлём. Ошибка немецкой политики в другом: при нарастающей годами агрессии эта линия не сопровождалась жёсткими последствиями, а обороноспособность Германии системно недооценивалась.

Глогер: немецкая политика до последнего полагалась на рациональность Путина и его элиты — на рациональность в нашем понимании. Предполагалось, что при всех расхождениях Путин в конце пойдёт на прагматичные компромиссы, что экономические связи — якобы сугубо коммерческий трубопровод «Северный поток-2» — и прибыль важнее имперских вожделений. В каком-то смысле его хотели умиротворить. Один из наших собеседников сказал: мы недооценили фактор «диктатора на исторической миссии». Это урок и для взаимодействия с другими авторитарными системами, например, если рассматривать Китай.

STANDARD: разве это не эгоцентризм — исходить из того, что собеседник мыслит так же, как и ты?

Глогер: уже после ухода с поста Меркель не раз говорила о пандемии: мол, самоизоляция Путина сделала личный разговор невозможным, влияние на него — слабее. Эта мысль, судя по всему, доминировала до конца. Тем удивительнее, что ещё в 2014-м, после аннексии Крыма, Меркель, как сообщалось, говорила президенту США Бараку Обаме: Владимир Путин живёт в собственной реальности. В другом мире. 

О собеседниках:

Катя Глогер — журналистка и автор, более 30 лет пишет прежде всего о России; историк Восточной Европы, много лет работала для Stern из Москвы и Вашингтона.
Георг Масколо — один из известных немецких расследователей, экс-главред Der Spiegel; его репортаж о падении Берлинской стены включён в реестр программы ЮНЕСКО «Память мира».

Это перевод новостной статьи австрийского издания. Источник:    derstandard.at