Иногда в ленте внезапно всплывает знакомая сцена: «европеец» на приличном русском говорит в камеру с уверенностью инсайдера. Он перечисляет бытовые неудобства и отдельные сбои, приводит яркие цифры без контекста, сравнивает несопоставимое и аккуратно подводит к выводу: в Европе «всё разваливается», в Австрии «жизнь невыносима», лучше «не дёргаться», «терпеть там, где вы есть». Через неделю появляется новая версия той же истории — с другими примерами, но с тем же послевкусием. Когда такие ролики множатся, хочется опереться на психологию и исследования медиа, чтобы объяснить, что именно вы видите на экране и почему сегодня это так популярно и заразительно, что многие блогеры повторяют данный сценарий на каналах.
Для начала — про устройство самой «правды из уст очевидца». Этот формат опирается на хорошо изученный в психологии мотивированный анализ информации. Когда человек уже имеет желаемую картину мира, он отбирает и трактует факты так, чтобы эта картина укреплялась. Классическая работа Зивы Кунды Motivated Reasoning показывает: ум действует не как нейтральный судья, а как адвокат собственной позиции. Если добавить сюда описанный Даниэлем Канеманом и Амосом Тверски confirmation bias, становится понятным, почему видеоряд собирается из частных случаев и эмоциональных эпизодов: они лучше подкрепляют исходный тезис, чем скучные, но репрезентативные данные.
Дальше включается illusory truth effect — эффект мнимой истинности, описанный Линн Хашер, Дэвидом Голдстином и Томасом Топпино: чем чаще утверждение повторяют, тем более правдоподобным оно кажется, особенно если оно сформулировано просто. Социальные сети с их engagement-based ranking усиливают это свойство: контент, вызывающий сильную реакцию, видят чаще, а значит, он повторяется и в памяти, и в ленте.
Исследование Соруша Восуги, Деба Роя и Синана Араля The spread of true and false news online в Science показало, как эмоционально заряженные и подкупающие новизной сообщения распространяются быстрее проверенных. Если сюжет строится вокруг угрозы, проигрыша, «падения» — он получает бонус ускорения благодаря negativity bias, эффекту, который психологи Пол Розин и Эдвард Ройзман описали как асимметрию: негативное сильнее влияет, чем позитивное равной силы.
Есть ещё одна важная рамка — Information Disorder Клэр Уордл и Хосейна Дерахшана. Они различают mis-, dis- и mal-information: искажённое по ошибке, искажённое намеренно и поданное верно, но с вредоносным оформлением контекста. Видео «европейского очевидца» часто работает на стыке: берутся реальные неудачные случаи, к ним добавляется эмоциональная интерпретация, и всё это выдаётся как «полная картина». Приём простой: оставить сцену, убрать знаменатель. «Кому-то пришла квитанция по ЖКХ на 300 евро» — но на сколько квадратных метров? Это было за месяц или за год? Какой тариф, какой сезон, какие компенсации и субсидии? Без этих «скучных» условий любой пример превращается в страшилку. Но это «заходит», и людям нравится подобное.
Когда такие нарративы поддерживаются внешним стимулом — финансированием информационных кампаний, сетями «астротёрфинга» (искусственного «голоса народа»), фабриками ботов — они увеличивают свои масштабы. Описанная Джошуа Такером, Гэри Кингом, Самюэлем Вули и Кейт Старбёрд экосистема сетевых операций давно научилась маскироваться под органический разговор. В военное время эта инфраструктура только набирает скорость: в ходу перевод на разные языки, камуфляж под «своего местного», локальная повестка с встроенным внешним тезисом. Для зрителя это выглядит как честная исповедь жителя Австрии или Германии; для исследователя — как цепочка уже знакомых паттернов: отсутствие базовых методов сравнения, эмоциональные усилители, алгоритмическая подача в «рекомендованных». Добавьте к этому just-world hypothesis Мелвина Лернера и system justification Джона Джоста — тенденцию защищать «свою» систему и объявлять чужую заведомо провальной — и пазл складывается: история «там всё плохо» удобна, потому что возвращает психологическое равновесие тем, кто боится перемен.
Искусственный интеллект упростил производство таких «исповедей». Лёгкая генерация текста, аудио и видео, перевод на десятки языков, синтез «нейтрального» диктора — всё это снижает барьер входа. Появился новый технический слой — от простых конвейеров script-to-video до синтетических голосов, — но психологическая логика осталась прежней: в ход идут узнаваемые триггеры, отбор частных случаев, эмоциональная упаковка. Работа Сандры Вахтер и Брента Миттельштедта о рисках генеративного контента в экосистеме социальных платформ обращает внимание именно на это: технология ускоряет старые уязвимости восприятия, а не изобретает новые.
Отдельно важно сказать о такой ужасной и неприятной штуке, как демократия. В открытых обществах критика — не баг, а механизм обратной связи. В таких странах, как Австрия, действительно, много публичных жалоб, расследований, громких заголовков — именно потому, что есть куда прийти с недовольством и способы его артикулировать. Поэтому любая европейская лента полна «минусов» — не как признак краха, а как признак того, что проблемам дают свет. Пропагандистский ролик паразитирует на этой прозрачности: он собирает разнородные минусы, складывает их в один «коллаж катастрофы» и выдаёт как «реальность без остатка». На языке исследований это ошибка базовой частоты и игнор base rate. На языке повседневности — приём, где из множества частных исключений собирают видимость общего правила.
Иногда в разговорах с австрийцами приходится начинать с азов: сама идея, что «иностранный блогер» может работать в интересах внешнего государства, звучит невероятно. Именно здесь помогают локальные расследования и журналистские кейсы — не для демонизации, а для понимания, что информационная война давно стала транснациональной. Европейские аудитории часто защищены привычкой к проверке источников и медиаобразованию, но и здесь prebunking — предупреждающее объяснение приёмов манипуляции — работает лучше debunking. Ещё в 1960-е Уильям Макгуайр описал inoculation theory: лёгкая, заранее поданная «доза» манипулятивного аргумента с объяснением его слабостей повышает устойчивость к настоящей атаке. Современные работы Сандера ван дер Линдена и Стивена Левандовски продолжают эту линию: когда аудитория заранее понимает, как устроены «чужие сенсации», вирусность снижается. Для меня, человека, работающего в продажах и маркетинге более 25 лет, большая часть такого контента выглядит шаблонно и манипулятивно. При этом даже я сам нередко попадаю под влияние таких информационных ловушек.
Есть соблазн требовать от каждого видео «объективности», но честнее будет сформулировать эту мысль иначе. Любой рассказ — это чашка, в которой подают личный опыт. У каждого автора есть своя форма, композиция, порция страха. Кстати говоря, это касается и моих текстов. Я опираюсь на то, что видел и проверял; осознаю границы собственной оптики; стараюсь показывать контекст и сравнения. Важно не обещать «истину последней инстанции», а приглашать читателя к взрослому способу чтения: замечать, где есть метод, масштабы и знаменатели, где есть сопоставление с альтернативами, а где — только клиповая эмоция.
Необходимо помнить, в какое время мы живём. Война обостряет язык, а социальные сети вознаграждают шок и гнев. В такой среде особенно легко поверить человеку «изнутри», который говорит ровно то, чего боишься или хочешь услышать. Психология объясняет, почему это так; политология и исследования коммуникаций показывают, как это масштабируют алгоритмы и кампании. Уже одно понимание этих механизмов даёт свободу. Тот, кто знает, как устроена сцена, видит кулисы и световые приборы. А замечая их, легче выбирать темп, источники и собственный маршрут — без истерики и наивности.
