Есть особый жанр комментариев, который я читаю уже 8 лет: «На самом деле ты всё потерял и сидишь здесь, потому что стыдно возвращаться. Вот ты и рассказываешь сказки, как в Австрии прекрасно». Это звучит одинаково — как будто чужой голос лучше меня знает, как я живу, что чувствую и чего хочу. Парадокс в том, что любые «доказательства» в ответ только усиливают этот эффект: чем спокойнее ты говоришь о безопасности, друзьях, концертах и путешествиях, тем настойчивее твои слова воспринимают как желание оправдаться. Значит ли это, что правы они? Нет. Это значит, что мы говорим на разных языках и решаем разные психологические задачи.
Мне важнее обратиться к тем, кто в России и тоже сталкивается с этим хором «всё у вас плохо». Вы сомневаетесь, вы наблюдаете, вы пытаетесь разобраться — и вам нужно не чьё-то оправдание, а ясность. Я попытаюсь объяснить спокойно, по-австрийски, без полемики, откуда берётся потребность объявлять чужую жизнь несчастной, почему бессмысленно спорить с этим фронтом и что я выбираю делать вместо бесконечных объяснений.
Начну с простых моментов. За эти годы я гулял поздними вечерами по чужим городам, стоял плечом к плечу на фестивалях, толкался в ночных клубах, ездил на Октоберфесты, где люди много пьют и веселятся. И всё это время я ловил себя на одном ровном ощущении: мне спокойно. В Краснодаре, где я прожил 36 лет, тревоги было больше: то за жену, то за себя, то просто «на всякий случай».
В Линце, куда мы переехали вначале, у меня не случалось желания оглядываться через плечо. Вена принесла больше концертов и событий, чем любой мой «лучший» год дома. Рестораны и встречи с друзьями стали обычным ходом жизни. Это не реклама и не «глянец», а просто описание моей повседневности, к которой я привык как к норме. За 8 лет у меня ни дня не возникло желания «вернуться назад». Настоящая трудность в другом: как говорить на данную тему так, чтобы это не превращали в очередной повод обвинить тебя в самооправдании?
Психология подсказывает простую вещь: когда человек уже решил, что «все эмигранты несчастны», он не ждёт фактов — он ищет подтверждений. Леон Фестингер в A Theory of Cognitive Dissonance описывал, как мы согласуем новые сведения с уже принятыми убеждениями, чтобы не испытывать внутреннего конфликта. Сказать «у кого-то получилось и ему спокойно» — значит признать, что моя картина мира треснула, а это неприятно. Проще объявить чужой опыт неистинным. Когнитивный диссонанс — не патология, а нормальный механизм: он защищает нашу цельность. Но он же делает бесплодным спор о чужой жизни.
Есть и другой момент — «справедливый мир», о котором писал Мелвин Лернер в The Belief in a Just World. Людям легче жить с мыслью, что мир в целом справедлив, и каждый получает «по заслугам». Тогда история «он уехал и ему плохо» утешает: порядок соблюдён, система наказала «предателя», всё на своих местах. Если же уехал и стало лучше, в эту схему закрадывается сомнение: возможно, дело не в «мировой справедливости», а в конкретных решениях и институтах. Сомнения болезненны, поэтому удобнее объявить радость выдумкой.
Третий фактор — теория оправдания системы Джона Джоста (System Justification Theory). В трудные периоды люди склонны защищать статус-кво даже против собственных интересов. И тогда чужое спокойствие становится вызовом: «Если у кого-то работает по-другому, значит, и моя система не абсолютна». Проще девальвировать чужой опыт, чем допустить, что «у нас» многие вещи устроены так, что от них хочется дистанцироваться. Это не про «плохих комментаторов», а про защитные механизмы, которые всем нам знакомы.
Четвёртый повод — социальное сравнение, описанное Фестингером в классической статье A Theory of Social Comparison Processes. Мы оцениваем себя через других. Когда сравнение не в нашу пользу, возникает соблазн обесценить объект сравнения, чтобы восстановить равновесие. Отсюда родственная эмоция — злорадство: исследователи Ричард Смит и Вилко ван де Вен показывали, как зависть и Schadenfreude (то есть «радость чужой неудаче», нем. Schaden — «вред/ущерб», Freude — «радость») маскируют собственную уязвимость. Рассказать себе, что у другого «на самом деле плохо», — быстрый способ вернуть ощущение контроля. Для интернет-комментария это идеально: мгновенное облегчение, нулевая цена ошибки.
Наконец, есть то, что Клод Стил в Self-Affirmation: The Psychology of Maintaining Integrity называл защитой идентичности. Когда твоё «мы» под огнём — будь то родной город, привычная страна, идеи о правильной жизни, — любая чужая удача звучит как упрёк. Чтобы не чувствовать эту боль, человек отвергает факты, которые не вписываются в его «я». Ещё одна причина, почему доказательства не работают: ты заходишь не в область фактов, а в пространство идентичности. А там обсуждают не правду/ложь, а «своё/чужое».
Зачем все эти теории? Затем, чтобы перестать сражаться с ветряными мельницами. Я много лет пытался отвечать только опытом: вот так мы живём, вот такие города мы с женой посетили, вот что стало частью повседневности. Но однажды понял: разговор с тем, кто пришёл не слушать, а сохранять собственный мир, не имеет цели. Ты неизбежно звучишь как оправдывающийся, потому что адресат не разговаривает с тобой — он разговаривает с собственными сомнениями. И это его право. Моё право — не участвовать в этом ритуале.
Но есть те, кто читает иначе. Я пишу для них. Есть немало людей, которые устали от «все вокруг враги», которые сомневаются, но ищут не лозунг, а траекторию. Для них важно слышать не «в Европе рай», а «моя жизнь стала устойчивее и спокойнее; вот как это выглядит». Им важна не картинка, а нормальность: что можно вечером просто пройтись и говорить, не озираясь; что можно выбирать концерты не по критерию «безопасно/опасно», а по настроению; что встречи с друзьями за городом — не подвиг, а расписание. Им важно знать, что «больше путешествий» — не соревнование, а следствие другой архитектуры жизни: рабочий отпуск, страхование, железные дороги, предсказуемость бытовых мелочей. Всё это не отменяет сложностей эмиграции — языка, бюрократии, незнания контекстов, но это делает повседневность спокойной, а не тревожной. И когда ты в такой среде прожил год, второй, третий, не возникает желания «назад»: родным становится то место, где тебя слышат и где твоя жизнь не требует постоянной обороны.
В Линце, где прошли первые 3,5 года, я неожиданно быстро завёл знакомства — не потому что «всем нужен был ещё один русский», а потому что людям было интересно. Интерес — ключевое слово. Он не требует доказательств счастья. Он задаёт вопросы: как у тебя это устроено, что тебя удивило, что из этого стало своим. В Вене интереса больше просто потому, что больше людей. Сегодня я рад тому, как проходит моя жизнь в самом комфортном городе мира. Но, возможно, завтра это уже будет не Вена, а Зальцбург, Цюрих, Мадрид или Прага. Если пытаться пересказать это человеку, который ждёт признания «мне плохо», то поверьте, такое повествование обречено. Делясь этим с тем, кто ищет картинку будущего, ты попадаешь в цель.
Можно ли объяснить, зачем тогда вообще реагировать на обвинение в «самооправдании»? Ради честности к себе. Я не живу, чтобы кому-то доказывать, что мне хорошо. Я живу, потому что мне хорошо. У меня нет тайной тоски по «настоящей Родине», как её рисуют пропагандистские клише; у меня есть конкретный опыт, который я предпочитаю не обесценивать. Я не спорю с лозунгом «все эмигранты несчастны», потому что это не тезис, а форма самозащиты собеседника. Я выбираю говорить с теми, кто видит в чужой жизни не угрозу, а возможность.
Самое важное в этом разговоре — не доказать, а не упустить своих. Тех, кто читает сейчас из России и пытается понять, можно ли вообще построить себе другую нормальность. Можно. Она не похожа на кино и не избавляет от личных задач. Но она снимает фоновый шум и перестаёт требовать постоянного напряжения. Это чувствуется кожей: когда в 23:00 ты спокойно идёшь через парк и думаешь не «как бы быстрее добраться», а «какую музыку включить завтра». Когда выбираешь новый фестиваль по настроению, а не по уровню риска или дохода. Когда друзья зовут не «потому что все свои», а потому что интересно говорить. Когда «безопасность» — не слово из отчёта, а среда, в которой ты двигаешься.
